Жизнь мальчишки. Книга 1. Темная бездна - Страница 24

Мне пришло в голову, что во многих семьях обед только что плавно перешел в пьянку.

«Дамбалла, Дамбалла, Дамбалла!» — вновь запела Леди. Затем неподвижно постояла четыре или пять минут, наблюдая за рекой, текущей внизу. Потом глубоко вздохнула, повернулась к своему «понтиаку», и я на мгновение увидел за вуалью ее лицо. Она хмурилась: что бы она там ни увидела в реке или, наоборот, не смогла увидеть, это ее явно не радовало. Леди села в машину, за ней последовал Человек-Луна, водитель закрыл за ними дверцу и скользнул за руль. «Понтиак» немного проехал задом к месту, где можно было развернуться, и двинулся в сторону Братона. Процессия отправилась в обратный путь по тому же маршруту, что и пришла. Обычно в это время уже звучал смех, начинались оживленные разговоры, но на этот раз участники шествия не заговаривали с бледнолицыми зеваками на протяжении всего пути. В эту Страстную пятницу Леди явно была не в духе, и никому не хотелось смеяться.

Я, конечно же, как и все горожане, знал, в чем была суть этого ритуала. Леди устраивала Старому Мозесу ежегодный банкет. Когда это началось, мне было неизвестно: наверняка задолго до моего рождения. Можно было, конечно, присоединиться к мнению священника свободной баптистской церкви преподобного Блессета: мол, это какой-то языческий обряд, которому покровительствует Сатана, и его надо объявить вне закона и запретить указом мэра и городского совета, однако и многие белые в городе верили в Старого Мозеса, не обращая внимания на филиппики святого отца. Люди считали этот обряд чем-то вроде ношения кроличьей лапки или кидания соли через плечо, если вы ее просыпали, что составляло неотъемлемую часть их жизненного уклада: мол, такие вещи надо на всякий случай делать, хотя бы потому, что пути Господни гораздо более неисповедимы, чем это доступно пониманию приверженцев христианства.

На следующий день дождь усилился, над Зефиром разразилась гроза. Пасхальный парад на Мерчантс-стрит пришлось отменить к великому неудовольствию Совета по искусствам и Клуба коммерсантов. Мистер Вандеркамп-младший, семья которого владела магазином кормов и скобяных изделий, последние шесть лет переодевался в костюм Пасхального Кролика и ехал в самом хвосте процессии. Он унаследовал эту роль от мистера Вандеркампа-старшего, который стал уже слишком стар, чтобы скакать, подобно кролику. Зарядивший на эту Пасху дождь рассеял все мои надежды поймать лакомые пасхальные яйца, которые кидали из машин торговцы и их домочадцы, леди из «Саншайн-клуба» не смогли продемонстрировать всем свои новые пасхальные наряды, мужей и детей, зефирские ветераны войны не смогли промаршировать под своими знаменами, а «возлюбленные конфедератки» — ученицы средней школы Адамс Вэлли — не смогли надеть свои кринолины и покрутить зонтиками от солнца.

Пасхальное утро в тот день было хмурым. Мы с папой дружно ворчали по поводу необходимости пригладить волосы, надеть накрахмаленные белые рубашки, костюмы и до блеска начищенные ботинки. Мама дала на наши брюзжания стандартный ответ, похожий на отцовское «верно, как дождь». Она сказала: «Это всего лишь на один день», — словно от этого тесный ворот рубашки и туго затянутый галстук могли стать более удобными.

Пасха считалась праздником семейным, потому мама позвонила дедушке Остину и бабушке Элис, а папа позвонил дедушке Джейберду и бабушке Саре. Мы должны были, как всегда на Пасху, собраться все вместе в зефирской Первой методистской церкви, чтобы выслушать проповедь о пустой гробнице.

Белое здание церкви находилось на Седарвайн-стрит между Боннер и Шентак-стрит. В тот день, когда мы остановили возле нее наш грузовичок-пикап, церковь как раз заполнялась прихожанами. Мы прошли через сырую дымку к свету, струившемуся через витражи церковных окон, наши начищенные ботинки по дороге пропитались влагой и утратили свой блеск. Люди сбрасывали плащи и закрывали зонтики около входной двери, под нависавшим карнизом. Это была старая церковь, ее возвели еще в 19 39 году. Побелка в некоторых местах осыпалась, обнажив серые пятна. Обычно к Пасхе церковь приводили в порядок, однако в этом году дождь явно нанес кистям и газонокосилке сокрушительное поражение, так что сорняки буквально оккупировали передний двор.

— Проходи, Красавица! Проходи, Цветочек! Будьте осторожнее, Лапша! Хорошего пасхального утра, Солнышко! — Это был доктор Лезандер, который исполнял роль распорядителя церковного празднества и выкрикивал приветствия. Насколько я знал, он не пропускал ни одного воскресенья. Доктор Франс Лезандер работал в Зефире ветеринаром — именно он в прошлом году вывел у Бунтаря глистов. Он был голландцем: папа рассказывал мне, что доктор приехал в наш город задолго до моего рождения, однако он и его жена Вероника по-прежнему говорили с заметным акцентом. Ему было сильно за пятьдесят — широкоплечий лысый мужчина с опрятной седой бородой. Доктор носил элегантный костюм-тройку, всегда с галстуком-бабочкой и алой гвоздикой в петлице. К людям, входящим в церковь, он обращался по придуманным с ходу именам.

— Доброе утро, Персиковый Пирожок! — обратился он к моей улыбающейся маме.

Отцу он с силой пожал руку.

— Дождь для тебя достаточно силен, Буревестник?

А мне стиснул плечи и ухмыльнулся так, что от его переднего серебряного зуба отразился свет.

— Входи смелее, Необъезженный Конь!

— Слышал, как доктор Лезандер назвал меня? — спросил я у отца, когда мы очутились внутри церкви. — Необъезженный Конь! — Новое имя всякий раз становилось знаменательным событием.